– А происходит, молодой человек, – басом сказал профессор. – что вы зря потратили деньги и время на обучение здесь. А мы, к сожалению, выучили еще одного ремесленника.
– Ремесленника? – Руки Майкла сжались в кулаки. – Потрудитесь объяснить.
– Вы хотите сказать, – встрял декан. – что эта картина – целиком ваш замысел?
– Да.
– Что ничего похожего вы раньше не видели?
– Нет.
– Значит, вы действительно зря потратили время, обучаясь у нас.
– Да в чём дело? – взорвался Майкл.
– Майкл, мальчик мой, – куратор положил руку Майклу на плечо. Тот её нервно стряхнул. – Вы же сами всё видите. К чему это возмущение? Не спорю, коллаж получился талантливым. Но плагиат есть плагиат.
– Да как вы смеете?.. – Майкл с побелевшим лицом повернулся к куратору.
– Это, – не обращая на него внимания, куратор ткнул пальцем в лицо женщины. – «Голова Горгоны» Караваджо. Это, – Он указал на мужчину на спине. – очень напоминает одновременно «Аполлона и Марсия» Риберы и «Обращение Савла» того же Караваджо. Даже больше тут «Савл», чем «Марсий». Это, – куратор указал на правую часть картины с чёрной женщиной в углу. – Тициан «Диана и Актеон». Не спорю, вы талантливо скопировали классиков. Но вас здесь не этому учили.
– Скопировал? Я? – Майкл снова взглянул на картину. Какое-то время он безумными глазами пожирал её. Потом его лицо исказила гримаса мучительной боли и он схватился за голову. Преподаватели со снисходительным сожалением смотрели на него.
Вдруг Майкл распрямился и обвёл их прояснившимся взглядом.
– Итак, вы считаете, что я плохой художник? – спросил он вдруг по-итальянски с каким-то странноватым произношением слов. – Вы посмели усомниться в моём таланте? Да как вы смеете говорить это мне, Микеланджело Мерци да Караваджо, что я не умею рисовать? Сам кардинал Франческо Мария Борбоне дель Монте покровительствует мне! Я писал для апостольского нунция Маффео Барберини, герцогов Карафа-Колонна и Лорены! Мной восторгались маркиз Винченцио Джустиниани и кардинал Щипион Боргезе! Я рисовал для церквей Рима и Неаполя! Я – автор портрета магистра Мальтийского ордена Алофа де Виньякура! А вы кто такие? Кучка недоучившихся школяров с тугим кошельком! Что вы знаете об искусстве? Что вы знаете о муках художника? Когда я рос на улицах и рисовал натюрморты и уличных мальчишек, мне являлись такие сюжеты, о которых вы даже думать не можете! Проклятые торгаши! Вы думаете, купить можно всё? Вы думаете, угроза ареста продала вам мой талант и душу? Да, вы можете купить мою свободу. Но мой дар и мою руку вам не купить!
Майкл метался по мансарде перед остолбеневшими преподавателями, расшвыривая мольберты и тюбики с красками. Банку с отмачивавшимися в ней кистями он швырнул в дверь. Банка разбилась вдребезги, оставив на двери мокрое пятно, кисти полетели во все стороны. Преподаватели потихоньку стали пятиться к двери. В эту минуту на шум просунулась голова Питера, соседа Майкла по комнате.
– Срочно вызывай скорую – парень свихнулся, – схватив его за шиворот, в самое лицо прошипел куратор, косясь на беснующегося Майкла.
Чёрт, что… – начал было Питер, но куратор его перебил:
Он считает себя Караваджо, – Питер понимающе кивнул и нахмурился. – Возможно, это временное помутнение. Но его сейчас лучше изолировать. Ещё зашибёт кого-нибудь.
Питер кивнул и исчез. Через некоторое время слегка утихомиренного уколом Майкла выводили из стен колледжа двое дюжих санитаров. Майкл вырывался и кричал что-то по-итальянски. Но из-за скорости его речи, ярости произношения и гомона окружающих понять его было невозможно. Питер упросил санитаров поехать с ними. В дороге Майклу снова сделали укол, и после нескольких минут вялого буйства, он заснул.
Поздно вечером Питер вернулся в свою комнату. Предварительный осмотр Майкла больничным психиатром особого толка не дал. Отделываясь общими фразами, тот старался обнадёжить Питера. Нервное перенапряжение перед дипломом, огромная работа, бессонница, негативные отзывы вызвали у Майкла помутнение сознания. Ему надо несколько дней отдохнуть в стенах больницы. А потом он, психиатр, его снова осмотрит. Возможно, Майклу понадобится только перемена обстановки и отдых. И он снова обретёт себя и свой разум.
Слушая эскулапа, Питер всё больше хмурился. Он помнил, как Майкл будил его своими криками то на итальянском, то на немецком, то на голландском языках. Как его, Питера, пугал блуждающий и безумный взгляд Майкла, когда он его будил от очередного кошмара. Всё началось около года назад, думал Питер, поднимаясь в мансарду, когда Майкл начал ходить к тому странному аналитику…
Конец ознакомительного фрагмента.
